– Хорошо. Тогда я не стану ходить вокруг да около. – Она сделала глоток спиртного. – Я хочу, чтобы ты перестала трахаться с отцом моей дочери.

– Прошу прощения?

– Что именно ты не поняла?

– У тебя нет никакого права указывать мне, что делать.

– А вот тут ты ошибаешься. Твои действия напрямую затрагивают мою дочь. Она заслуживает того, чтобы у нее была семья.

– Наши с Грэмом отношения не имеют никакого отношения к Хлое.

– Разумеется, имеют. Ты эгоистка.

– Это я́-то эгоистка? Ты спала с лучшим другом Грэма, но четыре года молчала о том, что Грэм – отец Хлои, чтобы твой муж от тебя не ушел. И ты называешь меня эгоисткой.

– Мы говорим не обо мне.

– Черта с два не о тебе. Ты хочешь отвадить от меня Грэма только для того, чтобы у тебя появилась возможность снова в него вцепиться. Это не имеет никакого отношения к благополучию твоей дочери.

Она преувеличенно вздохнула.

– Тебе этого не понять, Сорайя. Ты не мать.

И я отчетливо это почувствовала. В моей душе закипели эмоции, готовые вырваться наружу. То, что я увидела в ванной, а теперь еще и ее не слишком завуалированный намек.

– Нет, я не мать.

– Это шанс для Хлои иметь семью. У нас с Грэмом много общего. У нас общий бизнес, мы вращаемся в одних и тех же кругах, и у нас общий ребенок.

– Он тебя не любит.

Женевьева рассмеялась:

– Ты не можешь быть настолько наивной, чтобы верить в то, что любовь решает все, нет?

– Нет, но…

– Мы совместимы, я мать его ребенка. Если бы ты исчезла, то через несколько недель я бы снова отсасывала ему под его рабочим столом и он бы забыл о твоем существовании.

Я поморщилась. Я была очень уязвима эмоционально, поэтому, представив ее под столом Грэма, я ощутила как будто физический удар. Она улыбнулась как волк, который только что нашел хромую овцу, и решила меня прикончить.

– Мы трахались вот на этом диване, на котором ты сидишь. Это же был его кабинет. Я не стала переделывать эту комнату, когда все закончилось. Она напоминала мне о нем. – Женевьева пожала плечами и допила остатки виски.

– Если ты думаешь, что Грэм вернется к тебе после того, как ты с ним поступила, то ты никогда не знала его по-настоящему.

– Скажи мне, Сорайя, кто та женщина в жизни Грэма, которой он дорожит больше всего на свете?

– Его бабушка.

– И он все еще оплакивает потерю своей матери, хотя прошло больше десяти лет. И ты сможешь мне сказать, что для этого мужчины семья ничего не значит? – Женевьева встала. – От тебя он сможет отказаться. Но не сможет отказаться от того, чтобы просыпаться каждый день в одном доме со своей дочерью.

– Ты нормально себя чувствуешь?

Я обсуждал бизнес с Бретом Аллендейлом в течение трех четвертей часа, а потом нашел Сорайю во дворе, где она смотрела на закат над водой. Я встал у нее за спиной и обнял ее за талию.

– Все хорошо.

Машинально я погладил ее плоский живот. Вокруг нас ходили люди, поэтому я понизил голос.

– Мысль о том, что мой ребенок, возможно, растет внутри этого прекрасного тела, совершенно невероятна.

– Грэм…

– Я знаю. Ты думаешь, что еще не готова. Но я уверен, что ты будешь удивительной матерью. Ты очень рассердишься, если я тебе скажу, что часть меня надеется, что ты беременна? В этом случае у тебя не останется другого выбора, как примириться со мной. – Я отвел ее волосы в сторону и поцеловал в шею.

– Могу я задать тебе один вопрос?

– Любой.

– Если бы я была беременна, ты бы захотел воспитывать ребенка вместе со мной?

– Разумеется. Почему ты вообще об этом спрашиваешь?

– Не знаю. Я просто устала и нервничаю. Думаю, в этом дело. День был длинный.

– Что ж, тогда давай увезем тебя отсюда поскорее. В любом случае ты, должно быть, уже валишься с ног.

Когда солнце совсем скрылось за горизонтом, я решил, что нам пора уходить. Я заметил, как Хлоя дважды зевнула. По ее виду было ясно, что долго она не продержится. Малышка сидела за детским столиком с другой девочкой и что-то лепила из ярко-розовой глины. Я поставил маленький стульчик для Сорайи и подмигнул ей.

Мы оба сели.

– Что ты лепишь?

– Снежную бабу.

– Розовую снежную бабу?

Хлоя перестала мять глину и посмотрела на меня так, будто я только что сказал что-то смешное.

– Это снежная баба-девочка.

– Тебе понравился твой праздник, Хлоя? – спросила Сорайя.

– Понравился. Но он еще не закончился. Мой день рождения длится весь уик-энд.

Сорайя хмыкнула:

– В самом деле?

Хлоя быстро закивала:

– Завтра утром, когда мы проснемся, мы будем есть блинчики с шоколадными чипсами и пить клубничное молоко.

– Мне жаль, что мы это пропустим. Звучит восхитительно, – сказал я.

– Почему ты это пропустишь? Ты поздно просыпаешься?

– На самом деле нет. Но мы не останемся здесь на ночь, солнышко.

– Ты не хочешь со мной позавтракать?

– Разумеется, хочу.

– А кто соберет остальные мои игрушки утром? Мамочка сказала, что ты соберешь мою машину и мой дом мечты.

– Она так сказала, правда?

– Ну пожааааалуйста.

Я посмотрел на Сорайю, не зная толком, что ответить дочери. Я редко имел дело с детьми, и я не был готов к тому, чтобы огорчить Хлою, когда я только-только с ней познакомился. Сорайя накрыла мою руку своей и сжала.

– А что ты скажешь, Хлоя, если мы с Грэмом вернемся завтра рано утром и позавтракаем вместе? И он сможет собрать твои игрушки.

– Точно?

Сорайя посмотрела на меня и ободряюще кивнула. Я повернулся к малышке с улыбкой.

– Точно, солнышко.

Мы быстро попрощались с остальными гостями, а потом Женевьева проводила нас до дверей.

– Хлоя очень рада тому, что вы вернетесь утром. Досадно, что вы не останетесь на ночь. Места достаточно. – Мне показалось, что она говорит специально для Сорайи. – Я знаю, что малышка была бы рада проснуться в одном доме с ее отцом, хотя она еще не знает, кто ты ей.

– В котором часу завтрак?

– Утром из города приедет Айвери, чтобы присоединиться к нам. Она будет здесь к девяти. Поэтому, скажем, в девять тридцать?